Читать книгу - "Екатерина II, Германия и немцы - Клаус Шарф"

Однако главную роль в росте конъюнктуры молодой исторической науки в России сыграла поддержка, оказанная императрицей тем ученым как российского, так и немецкого происхождения, которые, несмотря на взаимную конкуренцию, еще со времен Петра I были солидарны в своем стремлении противопоставить господству западной интерпретации на историографическом поле свою собственную версию истории России, проникнутую духом патриотизма. Каким путем и под каким влиянием сторонницей этого подхода стала и Екатерина, едва ли можно сказать даже теперь. Однако, судя по некоторым указаниям, можно предположить, что ее новые взгляды оформились в ходе дискуссии вокруг вольтеровской Истории Российской империи в царствование Петра Великого. Вольтер, сам восхищавшийся реформаторской деятельностью Петра, планировал этот труд начиная с 1737 года, однако приступил он к нему лишь в 1757 году, по инициативе императрицы Елизаветы Петровны^[608]. По настоянию ее фаворита Ивана Ивановича Шувалова Михаил Васильевич Ломоносов и Герхард Фридрих Миллер, а также – в меньших объемах – Якоб Штелин, Антон Фридрих Бюшинг и другие – поначалу с неохотой – снабжали его выдержками из источников и другими материалами, которые требовалось переводить для знаменитого автора на французский язык. С 1749–1750 годов, когда основополагающий спор об этнической идентичности и роли варягов в истории России был в самом разгаре^[609], отношения между ученым-универсалистом Ломоносовым и немецким историком Миллером определялись соперничеством, целями которого были, с одной стороны, создание соответствующей патриотической интерпретации российской истории, а с другой – власть и влияние в Петербургской академии наук^[610]. Едва только в 1759 году в Женеве вышел первый том Истории Вольтера, соперники начали наперебой критиковать его, стараясь и здесь обыграть один другого. Независимо друг от друга за основу своих отрицательных суждений они взяли два тезиса: во-первых, Вольтер в недостаточной мере учитывал присланные ему материалы, во-вторых, автор представил допетровскую Россию в чрезвычайно мрачных тонах, чтобы заставить светлый образ царя-реформатора выглядеть еще более рельефно на этом фоне. В-третьих, оба ученых воспользовались случаем высказать свое общее и весьма предвзятое мнение: за границами России никому, даже Вольтеру, не удалось представить историю России в истинном свете^[611]. В следующий раз они проявят солидарность в 1764 году, когда молодой историк Август Людвиг Шлёцер, поначалу протеже Миллера, уже, как казалось, обыграл их обоих, честолюбиво взявшись за труд по истории России, источники для которого он собирал в России, но написать который намеревался в Гёттингене. В понимании и Ломоносова, и Миллера подобная задумка противоречила заявленным целям: умножения «чести и пользы» Академии, превращения научных институтов обеих столиц в единственные значимые центры отечественной историографии, во-первых, и, во-вторых, одобрения только тех историков, которые обязывались России замешенной на патриотизме лояльностью^[612].

Такого же рода политические цели в науке преследовала Екатерина с самого момента прихода к власти. Приглашение новых сотрудников, постановка новых задач и организационные улучшения должны были способствовать решительному повороту и подъему в деятельности Академии. В своей «кадровой политике» – и при дворе, и в правительстве, и в научной сфере – Екатерина избрала тактику, позволявшую ей избегать зависимости от той или иной конфликтующей партии, вследствие чего некоторые ее действия могли показаться непоследовательными. По причине нехватки квалифицированных ученых такой подход обладал своими преимуществами, поскольку предоставлял каждому из соперников возможность и далее служить императрице Российской, не опасаясь за свой авторитет. Так, впоследствии ей ни разу не пришлось пожалеть о своем милостивом согласии уступить просьбам Шлёцера. Правда, со временем он стал все больше склоняться на сторону буржуазного просвещения и реформ в этом же духе, а в 90-е годы и вовсе на какое-то время стал приверженцем Французской революции, осудил раздел Польши как нарушение «до сих пор общепризнанных прав человека и народов», однако, находясь в Гёттингене, он всегда распространял в целом положительное представление о России, умножая тем самым славу Екатерины^[613]. Отправив воинственного Ломоносова в почетную отставку по болезни^[614], императрица фактически решила многолетние споры в пользу его противников. К ним принадлежали бывший постоянный конференц-секретарь Академии Григорий Николаевич Теплов, ставший самым влиятельным сотрудником новой императрицы сразу после переворота^[615], сменивший его на административном посту в Академии историк Миллер и бывший студент Миллера Василий Евдокимович Адодуров, с 1744 года обучавший великую княгиню Екатерину русскому языку. В 1758 году он попал под домашний арест по делу Бестужева и был вынужден сложить с себя высокую должность герольдмейстера, однако после прихода к власти своей ученицы был назначен в 1762–1763 годах куратором Московского университета, президентом Мануфактур-коллегии и сенатором^[616].